Список форумов 49 пехотная дивизия


49 пехотная дивизия

Форум уральских военных реконструкторов
 
 FAQFAQ   ПоискПоиск   ПользователиПользователи   ГруппыГруппы   РегистрацияРегистрация 
 ПрофильПрофиль   Войти и проверить личные сообщенияВойти и проверить личные сообщения   ВходВход 

Военно-историческое объединение
Император

 
Начать новую тему   Ответить на тему    Список форумов 49 пехотная дивизия -> Литературный салон
Предыдущая тема :: Следующая тема  
Автор Сообщение
pehota



Репутация: +5    

Зарегистрирован: 12.09.2008
Сообщения: 1316
Откуда: Екатеринбург

СообщениеДобавлено: Пт Ноя 14, 2008 5:25 pm    Заголовок сообщения: Император Ответить с цитатой  

Много копий сломано вокруг личности последнего русского императора. Но для того, чтобы понять, почему всё произошло именно так, а не иначе, необходимо обратиться к источникам. Полагаю, что отношение общественности к царю Николаю II во многом было именно таким, каким его выразил в апреле 1906 года поэт Константин Бальмонт.

Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима,
Наш царь – кровавое пятно
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму — темно.

Наш царь — убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь — висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, час расплаты ждет.
Кто начал царствовать — Ходынкой,
Тот кончит — встав на эшафот.

А вот знаменитое стихотворение Маяковского 1928 года, где зашифровано место сокрытия тел убитых Романовых "...и встал на девятой версте" и "...у корня, под кедром, дорога, а в ней - император зарыт".

ИМПЕРАТОР

Помню -
то ли пасха,
то ли -
рождество:
вымыто
и насухо
расчищено торжество.
По Тверской
шпалерами
стоят рядовые,
перед рядовыми -
пристава.
Приставов
глазами
едят городовые:
- Ваше благородие,
арестовать? -
Крутит
полицмейстер
за уши ус.
Пристав козыряет:
- Слушаюсь! -
И вижу -
катится ландо,
и в этой вот ланде
сидит
военный молодой
в холеной бороде.

Перед ним,
как чурки,
четыре дочурки.
И на спинах булыжных,
как на наших горбах,
свита
за ним
в орлах и в гербах.
И раззвонившие колокола
расплылись
в дамском писке:
Уррра!
царь-государь Николай,
император
и самодержец всероссийский!

Снег заносит
косые кровельки,
серебрит
телеграфную сеть,
он схватился
за холод проволоки
и остался
на ней
висеть.
На всю Сибирь,
на весь Урал
метельная мура.
За Исетью,
где шахты и кручи,
за Исетью,
где ветер свистел,
приумолк
исполкомовский кучер
и встал
на девятой версте.
Вселенную
снегом заволокло.
Ни зги не видать -
как на зло.
И только
следы
от брюха волков
по следу
диких козлов.
Шесть пудов
(для веса ровного!),
будто правит
кедров полком он,
снег хрустит
под Парамоновым,
председателем
исполкома.
Распахнулся весь,
роют
снег
пимы.
- Будто было здесь?!
Нет, не здесь.
Мимо! -
Здесь кедр
топором перетроган,
зарубки
под корень коры,
у корня,
под кедром,
дорога,
а в ней -
император зарыт.
Лишь тучи
флагами плавают,
да в тучах
птичье вранье,
крикливое и одноглавое,
ругается воронье.

Прельщают
многих
короны лучи.
Пожалте,
дворяне и шляхта,
корону
можно
у нас получить,
но только
вместе с шахтой.

Свердловск
[1928]

_________________
Мертві бджоли не гудуть!
Старший инспектор печати и зрелищ тов. Лямзин
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
pehota



Репутация: +5    

Зарегистрирован: 12.09.2008
Сообщения: 1316
Откуда: Екатеринбург

СообщениеДобавлено: Пт Ноя 14, 2008 5:48 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой  

Любопытная статья о посещении Маяковским Свердловска и отрывок из неё о написании стихотворения "Император":
http://magazines.russ.ru/ural/2003/1/luk.html

Так что кровавые события гражданской войны и расправа над царской семьей должны были возбуждать у поэта острые, хотя и, думаю, достаточно смутные, неоднозначные переживания. Только этим, на мой взгляд, и можно объяснить желание Маяковского непременно побывать на месте захоронения царя. Прагматичный Парамонов вроде бы пытался его отговаривать: это, мол, не близко, на дворе мороз, в лесу бездорожье, да и вообще — какой в том смысл? Но Маяковский настаивал: дескать, я — поэт, мне это для работы нужно. И Парамонов уступил: позвонил в исполком и распорядился подготовить на утро пару лошадей. (Вот затем-то и пришлось Маяковскому утром следующего дня пораньше встать.)

О том, как они ездили на то место, написано немало и вроде бы детально, но детали не всегда кажутся достоверными. А.Р. Пудваль живописует роскошный морозный день: “Провода закуржавились и круто провисли под тяжестью игольчатой бахромы. Деревья казались сказочными: сосны будто постанывали под тяжелым снежным малахаем <…> И все вокруг было чисто, ясно и бодро”. Пудвалю надо бы верить: он ведь сам расспрашивал А.И. Парамонова об этой поездке. Но как не верить Маяковскому, который рисовал совсем другую картину: “На всю Сибирь, / на весь Урал // метельная мура”; “Вселенную / снегом заволокло. // Ни зги не видать — / как на зло”. С другой стороны, у Маяковского — “у корня, / под кедром, / дорога, // а в ней — / император зарыт”. Какой кедр? Нет и отродясь не было в том месте кедров! Опять же, точно ли они вышли на то место? Одному собеседнику Парамонов рассказывал: “Шли по волчьим следам. В урочище покружил немного, но ту поляну со старой шахтой и березами с моими отметинами нашел. Пимами снег разгреб. Разрыл — уголь. Значит, здесь”54 . Сейчас-то точно известно, что рядом с ныне печально знаменитой шахтой — Ганиной ямой — никто не был зарыт. Да и трудно поверить, чтобы можно было валенком раскопать январский снег в уральском лесу и найти под ним костровище десятилетней давности. Так что, возможно, ближе к истине другой собеседник Анатолия Ивановича (увы, умершего в 1970 году), который утверждает: “Место захоронения императора в тот день так и не удалось показать Маяковскому”55 .

А впрочем, так ли уж это важно: нашел в тот раз Парамонов место захоронения или не нашел? Да и знал ли он достаточно достоверно его сам — ведь в захоронении он не участвовал, располагал сведениями из чужих рук. Между тем даже и сегодня, когда останки императорской семьи будто бы извлечены (не из шахты, правда, не из-под кедра, а из болотной бочажины в Поросенковом логу — километра за четыре от той шахты) и с почестями похоронены в фамильной усыпальнице Романовых, в возвратившей свое исконное имя бывшей столице Российской империи, — даже и сегодня, повторяю, нет однозначного мнения: те ли это останки или другие, подложные. Даже церковь ведь не признала их подлинными и, канонизировав казненных, построила в их память монастырь в другом месте — у Ганиной ямы, ибо возле нее в свое время были найдены достоверные следы попытки уничтожения трупов именно царской семьи.

Важно, я думаю, другое: поездка в лес (тем более вот в такой день — морозный, вьюжный, непроглядный) позволила Маяковскому пережить сильное чувство, резко контрастирующее с впечатлением пятнадцатилетней давности, когда он в Москве, на Тверской, увидел пышный императорский кортеж. Вот этот контраст и обозначил контуры подспудно зревшего в нем замысла (след которого, как мы видели, обнаруживается и в стихотворении “Екатеринбург — Свердловск”). На этом контрасте построено стихотворение “Император” — третье из свердловского цикла.

Ах, какая же уверенность руки мастера, какая узнаваемость поэтического почерка ощущается в первой его части! Внимательный к слову читатель заметит тонкую игру красок с первых же строк. “Помню — / то ли пасха, / то ли — / рождество…” — да ведь эта нарочитая небрежность памяти резко снижает в восприятии читателя значимость торжества, которое “вымыто / и насухо // расчищено” (тоже, между прочим, метонимия со смыслом: торжество-то организованное). А обратите-ка внимание на демонстративное рвение “низших чинов”: “Приставов / глазами / едят городовые: // — Ваше благородие, / арестовать?” Кстати, тут возникает (думаю, не случайная!) ассоциация с “Бунтом в Ватикане” Алексея Толстого: “Затрубили тотчас трубы, // В войске вспыхнул жар сугубый, // Так и смотрят все, кому бы // Дать прикладом в зубы”. Маяковский любил реминисценции, умел ими играть, и здесь это у него не эксплуатация чужой находки, а расчетливое использование готового — уже усвоенного грамотным читателем — контекста: благодаря этому приему вся церемония прохождения царского кортежа переносится в шутейный план. И в этом контексте становится органичной фраза, имитирующая простонародный взгляд на этот великосветский балаган: “И вижу — / катится ландо, / и в этой вот ланде // сидит / военный молодой // в холеной бороде”. Шутейно, оксюмороном и завершается эта часть: “И раззвонившие колокола // расплылись / в дамском писке: // Уррра! / царь-государь Николай, // император / и самодержец всероссийский!”

А вторая часть стихотворения выдержана в совсем иной тональности: сдержанные, сухие, тревожные ритмы, суровый, но размытый пейзаж, ощущение неизвестности, недосказанности, тайны. И ни одной иронической, а уж тем более балаганной нотки.

Углубились в неведомый, лишенный конкретных ориентиров мир — и “приумолк /исполкомовский кучер // и встал / на девятой версте”. (Опять реминисценция, однако соотносящая действие с совсем иным контекстом: “Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. <…> Лошади шли шагом и скоро стали”.) Однако в этом зыбком, безлюдном и опасном мире у поэта совсем не такой вожатый, какой явился Петруше Гриневу, — Анатолий Иванович Парамонов, выведенный здесь под собственным именем, — олицетворение надежности и порядка* : “Шесть пудов / (для веса ровного!), // будто правит /кедров полком он, // снег хрустит / под Парамоновым, // председателем / исполкома”. Неважно, как на самом деле разрешилась поездка — художественная логика требует завершения сюжета. И вот она, достигнутая цель: “у корня, / под кедром, / дорога, // а в ней — /император зарыт”. И опять строки Маяковского взывают к читательской памяти: “На острове том есть могила, // А в ней император зарыт”. Помните? “Воздушный корабль” Лермонтова. Но это уже не балаган “ватиканского бунта” — тут прикосновение к истории, к мрачной трагедии рока. А концовка этой части — подобие пародии на потешный балаган заключения части первой, только ни тени насмешки или иронии: “Лишь тучи / флагами плавают, // да в тучах / птичье вранье, // крикливое и одноглавое, // ругается воронье”. Композиция закольцована, контраст эмоциональных состояний выражен с предельной интенсивностью. Другой поэт здесь и поставил бы точку. Но Маяковский — поэт действия, ему необходимо настроить стихотворение “на максимальную помощь своему классу”. И он честно пытается вывести из сказанного внятную мораль, а какая тут может быть мораль?..

Зерно упало на подготовленную почву, но стихотворение давалось трудно. Маяковский начал его в Свердловске, тут сомнений не может быть: черновой автограф находится в той же записной книжке, где и черновики двух других свердловских стихотворений, но первая публикация “Императора” состоялась только в апреле. В черновике много вариантов и строк, не вошедших в окончательный текст (они все приведены в 9-м томе его полного собрания сочинений). Он ищет выразительное слово, деталь, ищет тон, а главное — ищет итог, вот ту самую мораль.

За один из вариантов ухватился в начале “демократизации” уральский литературовед Ю.А. Мешков. Он опубликовал — будто бы из записной книжки — фрагмент, не вошедший в окончательный текст: “Спросите: руку твою / протяни, / казнить или нет / человечьи дни?..”56 Однако сенсация не получилась: в упомянутом 9-ом томе эти строки есть (на с. 444), только они там (как обычно и бывало в черновиках Маяковского) — без знаков препинания и без разбивки строк “лесенкой”. Вот как они на самом деле там выглядят:

Спросите руку твою протяни

казнить или нет человечьи дни

не встать мне на повороте

Живые так можно в зверинец их

Промежду гиеной и волком

И как ни крошечен толк от живых

От мертвого меньше толку

Мы повернули истории бег

Старье навсегда провожайте

Коммунист и человек

Не может быть кровожаден

В этих — особенно в последних двух — строчках Юрий Анатольевич увидел “не классовую, а человеческую, нравственную оценку случившегося”, которая, по его мнению, в 20-е годы выглядела совершенной крамолой, поэтому, дескать, Маяковский в очередной раз “смирил себя”. Думаю, это фантазии чистейшей воды. Перед нами наброски фраз, несомненно, соотносившихся с какими-то поворотами мысли поэта, но они не предназначались для постороннего глаза, да и на самом деле постороннему человеку — проверьте на себе, читатель, — могут показаться непонятными, даже косноязычными и бессмысленными. Это та самая “словесная руда”, из тысяч тонн которой, согласно известному афоризму Маяковского, извлекаются лишь граммы полновесных слов. Не осторожничающий “внутренний цензор”, а сам требовательный к себе поэт их забраковал: по заключенному в них словесному жесту они категорически не вписывались в тот подспудный “гул”, которым наполнены две контрастирующие между собой части стихотворения.

В конце концов Маяковский остановился на варианте, который показался ему приемлемым: “Прельщают / многих / короны лучи. // Пожалте, / дворяне и шляхта, / корону / можно / у нас получить, / но только / вместе с шахтой”. Боюсь, что это было поражение поэта, не сумевшего на этот раз в какофонии жестокой социальной ломки расслышать “гул” истории. Плоский финал перечеркнул этапный замысел… Но разве дело тут в таланте поэта?


Лукьянин В. Маяковский “сам” и пять его свердловских дней // Урал. 2003. № 1.
_________________
Мертві бджоли не гудуть!
Старший инспектор печати и зрелищ тов. Лямзин
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Показать сообщения:   
Начать новую тему   Ответить на тему    Список форумов 49 пехотная дивизия -> Литературный салон Часовой пояс: GMT + 6
Страница 1 из 1

Перейти:  

Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете голосовать в опросах

Военно-историческое объединение


Powered by phpBB © 2001 phpBB Group
Вы можете бесплатно создать форум на MyBB2.ru, RSS

Chronicles phpBB2 theme by Jakob Persson (http://www.eddingschronicles.com). Stone textures by Patty Herford.